Князь Д.В. Голицын против Третьего Отделения

Вид дома генерал-губернатора в Москве. Цветная литография Арну-отца.
 
Князь Дмитрий Владимирович Голицын был личностью необыкновенной, выдающейся: государственный деятель, храбрый воин, талантливый администратор, блестяще образованный человек…
 
В данной статье пойдет речь об одном, но очень важном эпизоде его многообразной деятельности на посту московского военного генерал-губернатора.
 
Естественно, что как любой хороший хозяин, московский генерал-губернатор старался вникать во все дела сам, не допуская посторонней силы. Однажды в Москву прибыл чиновник Министерства внутренних дел с целью провести ревизию надворных судов. Дмитрий Владимирович заявил ему: "Скажите своему министру: пока князь Голицын в Москве, никто Москвы ревизовать не будет".
 
Конечно, министерского чиновника смутить не сложно. Другое дело – граф Бенкендорф, всесильный начальник III Отделения…
 
Третьего июля 1826 года именным указом Николай I велел ликвидировать существовавшую до тех пор при Министерстве внутренних дел Особенную канцелярию, выполнявшую функции Высшей тайной полиции. Вместо нее организовывалось III Отделение собственной Его Величества канцелярии. Указу, конечно, предшествовала кропотливая невидимая работа, многочисленные закулисные переговоры и стремление многих людей склонить Императора на свою сторону. Невозможно смоделировать сейчас всю расстановку сил, но есть в нашем распоряжении документ, который, видимо, сыграл определенную роль в смелом решении Николая I – отказаться от Тайной полиции.
 
Александр Христофорович Бенкендорф.
 
Записка, поданная А.Х. Бенкендорфом в январе 1826 года Николаю I
 
"События 14-го декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более десяти лет эти события, вполне доказывают ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть по обдуманному плану, приведенному как можно быстрее в исполнение. Тайная полиция почти немыслима, честные люди боятся ее, а бездельники легко осваиваются с ней.
 
Вскрытие корреспонденции составляет одно из средств тайной полиции и при том самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи. Для этого нужно лишь иметь в некоторых городах почтмейстеров, известных своей честностью и усердием. Такими пунктами является Петербург, Москва, Киев, Вильна, Рига, Харьков, Одесса, Казань и Тобольск.
 
Для того, чтобы полиция была хороша и обнимала все пункты империи, необходимо, чтобы она подчинялась системе строгой централизации, чтобы ее боялись и уважали и чтобы уважение это было внушено нравственными качествами ее главного начальника.
 
Он должен бы носить звание министра полиции и инспектора корпуса жандармов в столице и в провинции. Одно это звание дало бы ему возможность пользоваться мнениями честных людей, которые желали бы предупредить правительство о каком-нибудь заговоре или сообщить ему какие-нибудь интересные новости. Злодеи, интриганы и люди недалекие, раскаявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою вину доносом, будут, по крайней мере, знать, куда им обратиться.
 
К этому начальнику стекались бы сведения от всех жандармских офицеров, рассеянных во всех городах России и во всех частях войска. Это дало бы возможность заместить на эти места людей честных и способных, которые часто брезгают ролью тайных шпионов, но, нося мундир, как чиновники правительства считают долгом ревностно исполнять эту обязанность.
 
Чины, кресты, благодарность служат для офицера лучшим поощрением, нежели денежные награды, но для тайных агентов не имеют такого значения, и они нередко служат шпионами за и против правительства. Министру полиции придется путешествовать ежегодно; бывать время от времени на больших ярмарках, при заключении контрактов, где ему легче приобрести нужные связи и склонить на свою сторону людей, стремящихся к наживе.
 
Его проницательность подскажет ему, что не следует особенно доверять кому бы то ни было. Даже правитель канцелярии его не должен знать всех служащих у него и агентов. Личная выгода и опасение лишиться чрезвычайно доходного места будут ручательством в верности этого правителя канцелярии относительно тех дел, которые должны быть известны ему.
 
Гражданские и военные министры и даже частные лица встретят поддержку и помощь со стороны полиции, организованной в этом смысле. Полиция эта должна употребить всевозможные старания, приобрести нравственную силу, которая во всяком деле служит лучшей гарантией успеха. Всякий порядочный человек сознает необходимость полиции, охраняющей спокойствие общества и предупреждающей беспорядки и преступления. Но всякий опасается полиции, опирающейся на доносы и интриги. Первая внушает честным людям безопасность, вторая же – пугает их и удаляет от престола.
 
Итак, первое и важнейшее впечатление, произведенное на публику этой полицией, будет зависеть от выбора министра и от организации самого министерства; судя по ним, общество составит себе понятие о самой полиции.
 
Решив это дело в принципе, нужно будет составить проект, который по своей важности не может быть составлен поспешно, но должен быть результатом зрелого обсуждения, многих попыток и даже результатом самой практики".
 
Какие же функции возлагались отныне на новую структуру? На эту тему в Указе от 3 июля говорилось следующее: "Предметами занятий III Отделения Собственной Моей Канцелярии назначаю:
 
1. Все распоряжения и известия по всем вообще случаям высшей полиции.
2. Сведения о числе существующих в государстве разных сект и расколов.
3. Известия об открытиях по фальшивым ассигнациям, монетам, штемпелям, документам и прочее, коих разыскание и дальнейшее производство остается в зависимости от министерств финансов и внутренних дел.
4. Сведения подробные о всех людях, под надзором полиции состоящих, равно и все по сему предмету распоряжения.
5. Высылка и размещение людей подозрительных и вредных.
6. Заведывание наблюдательное и хозяйственное всех мест заточения, в коих заключаются государственные преступники.
7. Все постановления и распоряжения об иностранцах, в России проживающих, в предел государства пребывающих и из онаго выезжающих.
8. Ведомости о всех без исключения происшествиях.
9. Статистические сведения, до полиции относящиеся".
 
Новое ведомство, как мы видим из приведенного выше документа, должно было стать мощной структурой, проникающей во все слои общества и охватывающей всю страну. Естественно, что многие профессионалы перешли из Особенной канцелярии на службу в III Отделение. Одним из них был М.Я. фон Фок.
 
Максим Яковлевич фон Фок. Литография И.П. Фридрица. 1828 год.
 
Еще до официального июльского Указа в феврале 1826 года Бенкендорф и фон Фок выполняли особые поручения Императора: организация секретного надзора в связи с предстоящей коронацией и отчасти с шедшим тогда следствием по делу декабристов. Для этого в Москву был направлен полковник И.П. Бибиков, кстати, родственник Бенкендорфа по жене. Вполне возможно, что он, кроме перечисленных выше задач, должен был заняться и организацией жандармерии. Вот что он писал в одном из первых донесений Бенкендорфу от 8 марта 1826 года: "Я вынужден, генерал, входить с Вами во всякого рода подробности потому что Вы вовсе не должны рассчитывать на здешнюю полицию, ее как бы не существует вовсе, и если до сих пор в Москве все спокойно, то приписывайте это лишь божественному провидению и миролюбивому характеру большей части здешних жителей".
 
Реакция центральной власти была весьма оригинальной: она бросила пробный шар в виде одинаковых запросов гражданскому и военному губернаторам Москвы. Те в свою очередь "спустили" запрос соответственно: в Управу благочиния и обер-полицмейстеру. Суть запроса была в следующем: как можно быстрее предоставить список лиц, находящихся под надзором полиции. Краткости ради отметим, что Управа благочиния с этим запросом основательно оконфузилась. Однако "выручил" обер-полицмейстер, который оперативно сообщил, что подобные списки есть и уже составлены для Петербурга.
 
Естественно, что вся эта история стала тут же известна Голицыну, и он, видимо, счел для себя оскорбительным тот факт, что московский сыск подвергся столь грубой проверке.
 
Видимо, и этот эпизод внес свою негативную лепту в конфронтацию между только организующимся ведомством А.Х. Бенкендорфа и московским военным генерал-губернатором. Кстати, подобная же картина соперничества и недовольства сложилась и в Петербурге. Вот несколько донесений М.Я. фон Фока А.Х. Бенкендорфу в 1826 году:
 
"Уверяют, что городская полиция, заметив, что существует деятельный надзор, собирается развернуть все находящиеся в ее распоряжении средства, дабы первой узнавать все, что делается…" (22 июля). "Учреждение Высшего надзора побуждает полицию и другие власти, как городские, так и уездные, принять меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох" (20 июля). "Деятельность его (надзора – примеч. автора) могла бы быть гораздо шире без тех препятствий, какие ставит ему полиция, руководствующаяся в этом отношении своим принципом и служебной завистью" (12 августа).
 
Столкнувшись с подобным сопротивлением, А.Х. Бенкендорф писал в марте 1827 года И.И. Дибичу: "…Трудно действовать; с каждым днем гнев высших чиновников, а именно генерал-губернаторов обеих столиц, растет против меня по той причине, что общественное мнение высказывается за учреждение высшей охранительной полиции…"
Защищая свое детище, граф был не совсем объективен: реакция общественного мнения была однозначно негативной. Это зафиксировано в документе, посвященном 25-летию организации III Отделения и предназначенном для Николая I: "Все со страхом ожидали, что Высшая полиция примет значение бывшей Тайной канцелярии, что возобновится прежнее "слово и дело", и что будут преследовать за каждое выражение, невольно или нечаянно высказанное, за каждый разговор в кругу ближних и своего семейства. Эти опасения продолжались довольно долгое время…"
 
Теперь мы должны подвести некоторые итоги для того, чтобы яснее понять, в каких условиях разворачивалась эта невидимая война между влиятельнейшими людьми. Учреждение Высшего полицейского надзора было делом почти решенным: могущественные силы, стоящие за этим, имели "добро" Государя. Наверное, и Дмитрий Владимирович как человек и гражданин вполне понимал необходимость иметь в государстве подобную структуру. Но как генерал-губернатор Москвы он не мог, положительно не мог терпеть в "своем" городе тайную силу. Эту двойственность поведения Голицына подтверждает, кстати, и характеристика, данная ему III Отделением в "Кратком обзоре общественного мнения за 1827 год": "Князь Голицын – хороший ҷеловек, но легкомыслен во всем; он идет на поводу у своих приверженцев и увлекаем мелкими расчетами властолюбия. Во всем прочем он очень предан трону и вполне благонамеренный человек".
 
Портрет светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына в мантии кавалера ордена Св. Андрея Первозванного. Худ. Рисс Ф.Н. 1835 год.
 
"Приверженцами" генерал-губернатора была, по словам одного из его сотрудников, "вся аристократическая молодежь того времени". Она шла служить в канцелярию к Голицыну, которую он считал источником для замещения всех должностей в губернии. Количество чиновников сверх штата в канцелярии Дмитрия Владимировича достигало полутораста человек.
 
Составители "Краткого обзора", не касаясь непосредственно "приверженцев" Д.В. Голицына, дают очень резкую характеристику аристократической молодежи того времени: "Молодежь, т.е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающиеся в разные формы и чаще всего прикрывающиеся маской русского патриотизма. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшими, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастие происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представление ни о положении России, ни об ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожении рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайнах обществ... Главное ядро якобинства находится в Москве, некоторые разветвления – в Петербурге".
 
Такой суровый приговор был вынесен московским нравам, и Голицын не мог не знать: Москва в первую очередь станет объектом самого пристального внимания "высшего надзора". Что же предпринять в столь непростой ситуации? Шаг, который сделал князь, выдает в нем не только храброго воина, но и опытного стратега, Следуя формуле "Лучший способ защиты – нападение", он...
 
Сохранились очень любопытные воспоминания одного чиновника, долгое время работавшего в канцелярии генерал-губернатора. Они подробнейшим образом объясняют нам этот шаг: "Учреждение жандармства не нравилось князю Д.В. Голицыну, не потому, чтобы это был тайный контроль в его управлении и гордость его оскорблялась, но по боязни того неуловимого влияния, того неотразимого зла, которое могли делать в обществе, в частной жизни члены тайной полиции по влечению своих личных отношений; он не мог составить прямой оппозиции государственному учреждению и требовать для себя исключения, но задумал парализовать действия жандармов и ввести их в тесную рамку политического круга действия и достиг своей цели. Под предлогом размножения дел о раскольниках, секретной дипломатической переписки и необходимости иметь в губернии по делам неполитическим тайных агентов, князь исходатайствовал учреждение при своей канцелярии секретного отделения и испросил штрафную сумму за просрочку в Москве адресных билетов в безотчетное свое распоряжение (до 70 тыс. ассигнациями в год) на содержание тайных агентов. Управление этой канцелярией и агентами он вверил служившему при нем князю Ивану Федоровичу Голицыну, человеку жестокому, но хитрому и вполне сочувствовавшему мысли дяди. Предположения князя Дмитрия Владимировича скоро оправдались на деле; жандармы не только следили, нет ли заговоров и бунтовщиков, но проникали в семейные тайны, касались администрации, доносили на частных лиц, и присутствие тайного надзора посеяло во всех страх и стало отзываться в общественной жизни, ибо изо всего могли сделать повод к неприятностям враги тайные, безответственные. Но скоро обозначились и действия Ивана Федоровича Голицына: едва только жандармы что-нибудь доносили и граф Бенкендорф сообщал князю Дмитрию Владимировичу для распоряжения или предупреждения, князь имел уже данные отвечать, что это вздор, если это был вздор, или что он уже принял свои меры к предупреждению зла, если была правда; при этом почти всегда действия жандармов представлялись их начальству бесполезными, запоздалыми, преувеличенными и часто князь Дмитрий Владимирович прямо писал, что они вмешиваются не в свое дело. Это породило сильное неудовольствие между шефом жандармов и генерал-губернатором, отстаивающим спокойствие вверенной ему столицы; его полиция была так деятельна, что везде предупреждала жандармов, а он сам, где только мог, уничтожал или ослаблял их действия".
 
Портрет князя Ивана Федоровича Голицына.
 
Кроме того, сохранился документ, свидетельствующий о том, что в августе 1827 года Голицын исходатайствовал у царя разрешение получать через московского почт-директора и копии писем некоторых интересовавших его лиц.
 
Вот текст одной приобщенной к "Делу" выписки под заголовком: "Перевод выписки из английского письма Алена Стевендона из Москвы от 1 августа 1828 года к Джему Борисайду в Эдинбург: "Кажется давно бы следовало мне к вам писать, но я полагал, что лучше мне сие отложить до приезда в какое-нибудь достопамятное место, и я избрал Москву пределом моего путешествия, ибо теперь помышляю только о том, чтобы скорее возвратиться в Шотландию. Мне наскучил российский деспотизм. Вы не можете себе представить совершеннее лекарства против безрассудного торизма (тори – партия крупных землевладельцев в Англии в 17-19 веках – примеч. автора), как посещение сего государства, где вы в точном смысле арестант на цепи, которая хотя и имеет некоторую длину, однако не менее того отяготительна для великобританца. Здесь вы находитесь в столь совершенной зависимости от чиновников правительства, что ежели они люди нерассудительные, то можете от их капризов терять несколько дней в таком деле, на которое нужно не более получаса. Вообще я заметил, что усладительная система, подкрепленная несколькими рублями, производила наилучшее действие на уничтожение их предрассудков, которые в тесной связи сильное влияние имеют на все касающееся до собственной их выгоды. Один негодяй покушался было меня арестовать в ожидании, что страх переночевать в черной яме Гельсингфорсской крепости выжмет у меня несколько рублей, но когда я его спросил, по какому праву он так поступает, то он отговаривался только тем, что в простоте души своей воображал, что я снимаю план и сие может послужить к гибели его отечества, почему он и пошел испросить приказа о взятии меня под караул, однако возвратился с негодованием, ибо ему не удалось вселить таковое же опасение в коменданте и я получил дозволение возвратиться к обеду... "
 
Итак, был сделан гроссмейстерский ход: под надлежащим прикрытием учреждена собственная полиция. Как же эту ситуацию "двоевластия" представляла другая сторона, а в частности, чиновник III Отделения? Им в Москве к тому времени стал начальник 2-го корпуса жандармов А.А. Волков. 3 марта 1827 года он сообщает Бенкендорфу: "По приезде моем в Москву, когда я еще не успел оправиться от трудностей пути, в то же утро посещали меня гг. обер-полицмейстер и полицмейстеры, что служит доказательством их готовности и уважения к корпусу жандармов. Но здесь партия генерал-губернатора князя Голицына полагает и разносит слухи, что жандармы не только останутся в совершенной его зависимости, но он будет непосредственным их начальником".
 
14 марта начальник 2-го округа в своем донесении шефу замечает: "Вообще здесь партия генерал-губернатора князя Голицына, быв недовольна учреждением службы нашей или, прямее сказать, тем, что может открывать их действия, бдительно преследуют, как и прежде предвидел я, все мои движения и готовит стрелы пустить на нас".
 
Свои утверждения A.A. Волков подтверждал и агентурными донесениями. Так, в сохранившейся записке от 19 марта сказано: "Чиновник по особым поручениям господина московского военного генерал-губернатора статский советник Тургенев, по возвращении своем из Санкт-Петербурга в Москву, не оставил ни одного почти знакомого ему дома, где бы он не рассказывал с уверенностью, что жандармы не токмо в Москве, но и весь 2-й округ будут под главным начальством князя Дмитрия Владимировича, и что он без окончания о том не хотел даже выезжать из Петербурга. Господин Тургенев рассказы эти заключает так: слава Богу, что князь успел исходатайствовать себе начальство над жандармами, а без того они наделали бы проказ". (Возможно, речь идет о Ф.М. Тургеневе, который потом, как рассказывают, попал в очень некрасивую историю: он написал письмо А.Х. Бенкендорфу с предложением стать его шпионом у Голицына. Начальник III Отделения, "несмотря на холодные свои отношения с князем", переслал это письмо Дмитрию Владимировичу, который прочел его публично. Тургенев с позором оставил свою должность).
 
Возможно, для того, чтобы как-то смягчить усиливающееся противостояние, содержание некоторых жандармских агентурных записок сообщалось генерал-губернатору. Однако это была капля в море растущего соперничества. Ведь Голицын, видимо, знал, что агентам III Отделения не возбранялось собирать сведения и о нем самом, а возможно, что и специально было поручено. Это подтверждает характерная записка-донесение агента III Отделения от 3 мая 1827 года: "1 мая у нас в Москве было прекраснейшее гулянье в Сокольниках, съезд бесчисленных экипажей и всякого сословия особ, как-то: дворян, купечества и стечение всех состояний обоего пола людей чрезвычайное, одним словом, при благоприятстве погоды праздник был самый торжественный и веселый. Не смею скрыть при сем случае о невыгодном замечании всей публики на счет нашего военного генерал-губернатора: он прибыл туда и разъезжал между рядами экипажей, посадив вместе с собою губернского правления советника Данзаса, который был замечен со стороны правительства и не омыл еще пятна, сделанного им в мнении публики, что увидела она с негодованием, удивляясь, каким образом сам князь Голицын не нашел себе другого собеседника и в том, можно сказать, торжественном собрании появился с человеком, которого лета, пост и звание нимало не соответствовали особе генерал-губернатора".
 
Несмотря на расхожее утверждение, что тайное становится явным, это далеко не всегда так. Что же касается тайной полиции – это почти всегда не так. И тем ценнее оказываются находки, проливающие хоть какой-то свет на ее деятельность. В ЦГИА Москвы в секретном архиве генерал-губернатора мне удалось, кажется, найти прямое доказательство существования тайной агентуры у Д.В. Голицына, Это папка под условным названием "Дело о происшествиях в Москве за 1827 год". Основную ее часть составляют около сорока записок секретных агентов. Записки без подписи, возможно, и переписанные в секретном отделении канцелярии генерал-губернатора. На них указана дата (месяц и год) и предмет донесения. Попутно замечу, что из этих записок видно, что даже московский обер-полицмейстер Д.И. Шульгин не знал агентов Д.В. Голицына и не мог на них влиять. И это ему, конечно, не нравилось…
 
Заканчивая эту статью, хочу добавить: найти подтверждение дальнейшей деятельности агентов Д.В. Голицына мне пока не удалось; аналогичные дела не встречаются среди сохранившихся документов ни 1828 года, ни последующих годов. Возможно, их не существовало, так как деятельность агентуры, о которой не могли не узнать в III Отделении и не донести об этом парю, была быстро прекращена.
 
Чем же закончилось противостояние А.Х. Бенкендорфа и Д.В. Голицына? Как это ни странно – миром. В цитированных выше воспоминаниях чиновника из департамента Голицына об этом примирении рассказывается так:
 
"Позже помирил князя Дмитрия Владимировича с графом Бенкендорфом и военным министром князем Чернышевым чиновник его Барышников, вступивший на место умершего князя Ивана Федоровича Голицына; они, т.е. Дмитрий Владимирович Голицын, Бенкендорф и Чернышев, сделались истинными друзьями и единомышленниками".
 
В заключение после серьезного разговора об очень серьезных вещах и цитирования не менее серьезных документов мне хотелось бы предложить вам документы совсем иного свойства. Они из уже упоминавшейся папки из секретного архива московского генерал-губернатора. Это тоже донесения, но абсолютно бытового содержания. Жизнь, особенно жизнь прошлая, не существует для нас объективно. Ее мы узнаем и познаем только опосредованно. И воспоминания, легенды, мнения, смешные истории, слухи, донесения – тоже часть этой жизни, ее эпизоды, из которых и складывается цельная историческая картина.
 
Записка № 7 "О поступке Фустова'':
 "Коллежский секретарь Николай Фустов занимал в Москве у разных людей различные суммы под залог предъявляемых им бриллиантовых вещей. По изъявленному от подпоручика Ямшаницкого в заложенных ему Фустовым вещах сомнению началось 8 марта 1826 года в московской полиции исследование, куда от разных лиц представлено заложенных Фустовым за его печатью более шестнадцати коробков, в коих по вскрытии оказались вещи стразовые. В сем подлоге было собственное и добровольное сознание Фустова на письме. По изданию 22 августа Всемилостивейшего манифеста следствие том прекращено, но заимодатели едва ли получили законное удовлетворение; а между тем Фустов, при всей черноте поступка его, принят в службу в Москве в межевую канцелярию, что самое унижает достоинство службы и заключает даже род неблагопристойности. Марта... дня 1827 года. Москва".
 
Из записки № 10 раздел "О кормчестве":
"Здесь в Москве торгуют винами в погребах на Новгородском подворье купец Александр Иванов, в Малой Певчей Григорий Зюзин и на Никольской улице Николай Иванов, но они под предлогом дозволенной торговли ренсковыми (виноградными – примеч. автора) винами продают ерофеич (водка, настоенная травами – примеч. автора) и водку сладкую даже чарками и имеют при этом закуску. Все сие должно происходить в виду полиции, но ею сего не взыскивается. Апреля 13 дня…"
 
Записка № 13 "О порубке березок":
"В Москве с давнего времени есть обыкновение в день так называемого Семика (праздновался в четверг на седьмой неделе после Пасхи – примеч. автора) и в праздник Св. Троицы расставлять внутри домов, на дворе и на улицах березки, которых нередко в один день покупают более сотни. Для удовлетворения сей прихоти, также и для подобного украшения в церквах в оба означенные дня окружные крестьяне привозят тех березок на продажу примерно около 200 тыс., срубая их поблизости Москвы в рощах помещичьих и даже казенных. Таковое истребление без всякой пользы рощ около Москвы иметь может со временем ощутительный недостаток в дровах или, по крайней мере, неизбежную в них дороговизну, ибо срубленные в 10 лет два миллиона дерев могли доставить значительное количество дров. Апреля… дня 1827 года".
 
Записка № 15 "О собирателях для церкви":
"Здесь, в Москве, на всех рынках, базарах и площадях, по улицам, в трактирах, харчевнях и питейных даже домах ходят многие с привешенными на шею образами и тарелками или кружками в руках для собирания подаяния в церкви. Множество таких шатающихся собирателей, в особенности же по неприличным местам, производит какое-то неприятное впечатление и оскорбляет самую святыню. Апреля 13 дня 1827 г. Москва".
 
Записка № 24 "О частном приставе Федорове":
"Против Варварской площади в доме г. Шица содержит съестной трактир мещанин Никифор Максимов, куда стоящие на той площади рабочие люди и подрядчики сходятся обедать и для питья чаю. Частный пристав Федоров, заметив порядочную торговлю трактирщика, не упустил случая от него воспользоваться и потому, под предлогом будто площадь стеснена от рабочих, приказал квартальному надзирателю Филатьеву сказать Максимову, что будь он желает продолжать хорошую торговлю, то принес бы ему, приставу, в подарок 200 рублей, а в противном случае рабочие переведены будут на Никольскую площадь, почему Максимов на такое предложение принужден был согласиться и отнес к частному приставу требуемые им 200 рублей. Мая… дня 1827 года. Москва".
 
Записка № 26 "О карточной игре":
"Мясницкой части в доме Дудымкина в квартире мещанина Николая Михайлова происходит ежедневно азартная в карты игра. Той же части по Маросейке в Щербатовском трактире в комнатах приказчика Ивана Григорьева происходит подобная же игра в карты, где сверх сего, по рассказам очевидцев, напаивают приходящих допьяна и нередко без игры обирают деньги и вещи. В числе банкометов всегда бывают чиновник Петр Сергеев Першинский и мещанин Ларион Безпалый, которые вместе с прочими игроками недавно были призваны к Вашему Сиятельству. О сем для игры сборище известны частный пристав Федоров и квартальный надзиратель Филатьев, из коих первый, посещая сам, приказывал только быть осторожнее. Ход в комнаты приказчика из трактирного буфета вправо, через темную комнату по лестнице, в верхний этаж, а там налево в первую очередь. Июня… дня 1827 года. Москва".
 
Записка № 28 "О гробовщиках":
"Сего месяца 3-го числа по случаю кончины девицы Рахманиновой, живущей в Серпуховской части, призван был от Калужских ворот гробовщик, который за гроб с дрогами для вывоза в церковь и на кладбище тела умершей просил 100 руб., но родственники Рахманиновой давали менее и не сторговались. Потом, видя, что гробовщик не хочет уступать, послали за ним на квартиру, где, не застав его, нашли в трактире и сказали, чтобы привозили гроб на выпрошенную им цену. Но он тут посланному отвечал, что теперь я менее 400 р. не возьму, потому что должен давать им (указывая на сидящих с ним человек 15 гробовщиков же) по красной ассигнации; почему и вынуждены были сторговаться с ним вновь, вместе прежде им же выпрошеных ста рублей, за 275. Это между ими водится всегда, что никто один (без) участия всех гробовщиков в Москве не может продать гроба за настоящую цену, а удовлетворяя прочих, тогда берет уже что хочет. Июня… дня 1827 г.".
 
Записка № 29 "О князе Шаховском":
"Здесь в Москве живет в собственном доме отставной полковник князь Шаховской. Он так жестоко поступает с людьми своими, что, по дошедшим ко мне слухам, они решились умертвить его. О чем мною сего месяца 16-го числа доведено до сведения господина обер-полицмейстера. Июня… дня, 1827 г.".
 
Записка № 30 "О чиновнике 5-го класса Челееве":
"Начальник 2-го разряда мастерских команд 5-го класса Челеев, скрывая у себя жену мещанина Бакаева, поехал вместе с нею прошедшего мая 21-го числа из квартиры своей в рощу. Бакаев, остановя коляску, просил отпустить к нему жену, но Челеев с штаб-лекарем Миролюбовым прибили его, Бакаева, и отослали в съезжий двор (т.е. в полицию – примеч. автора). Сущевская часть до сего времени не приступила еще к следствию, Сказывают, что сей дерзкий и разрушающий нравственность поступок едва ли обнаружится в полном существе его, ежели следствие не будет поручено доверенному чиновнику. Г. Челеев, по отзывам многих, имеет весьма дурную нравственность, о чем известно по прежним его подобным сему происшествиям. Июня… дня. 1827 г.".
 
Записка № 33 "О резании салопов":
"Во время бывшего в 30-й день августа на Тверском бульваре гулянья при иллюминации у прогуливающихся женщин прорезаны или прострижены были салопы (теплый круглый женский плащ – примеч. автора), каковых для перемены новым атласом к содержательнице модного магазейна Баженовой и принесено уже несколько салопов. Полагают, что шалость сия делается университетскими пансионерами. Сентября 21 дня 1827 г.". Д.В. Голицын, кстати сказать, отверг последнюю версию как вздорную.
 
Записка № 34 "О перекупщиках":
"В существующих законах сделано строгое запрещение, чтоб в торговые дни на рынках к закупке жизненных припасов и прочих продуктов, привозимых на возах, перекупщики прежде 12 часов, т.е. до снятия флага, допускаемы не были. Но здесь в Москве замечено, что перекупщики с рынков уводят к лавкам своим с жизненными припасами по нескольку десятков возов... и вместо рынка становятся уже сами на улице у места пребывания перекупщиков, от чего жители чувствуют в ценах ощутительную переплату. Сентября 21 дня…".
 
 
Олег Иванов