Московская межевая канцелярия информировала Главную межевую канцелярию о сложившейся ситуации предложила свое "мнение": "За непредставление от конюшенной канцелярии о мере земли крепостей и за непоказанием меж и урочищ отмежевать то число, сколько ныне в действительном той канцелярии владении состоит, а застроенную владельческими дворами в тех лугах землю за недоказанием от той конюшенной канцелярии о мере тех лугов почитать яко не подлежащую в дачу той канцелярии, межевать за владельцами со взятием денег…" 5 октября 1758 года из Главной межевой канцелярии последовал указ: "Быть по мнению московской межевой канцелярии".

 

Полемика между ДКК и ММК продолжалась до 1766 года. Так, в августе 1760-го ДКК, не без намека на непонятную для казенного учреждения защиту частных интересов перед государственными, писала в межевую канцелярию: "…Ибо о том написано в главную межевую канцелярию яко казенных лугах, чтоб без резону не розданы были партикулярным людям…"

 Странно, что только 10 октября 1761 года ДКК обратилась за требуемыми от нее документами в Главную дворцовую канцелярию. В конце октября пришел ответ, что на Крымский и Васильевский луга "прежних лет писцовых и межевых книг за бывшим в Москве 1737 года мая 29 числа большим пожаром и за сгоранием в дворцовом архиве книг и дел не имеется".

 

Смена власти (в 1763 году на троне уже была Екатерина II) опять отодвинула на некоторое время вопрос о дворцовых лугах. Наконец, в сентябре 1765 года опубликовали Манифест о генеральном размежевании земель по всей империи. В нем, в частности, говорилось: "Каждому владельцу, городу и казенного ведомства селам, слободам и деревням измерить благовременно земли свои и осмотреться притом по крепостям, нет ли у них какой в завладении, и буде есть примерные дачи по сверх написанного числа четвертей, в таком случае употребить всевозможное старание и снисхождение, чтоб в оных, с соседьми своими полюбовно разведясь, к приезду будущею весною землемеров приготовиться в землях владения своего обводами полюбовных же межей, и тем сделать себя достойными к получению в вечное и потомственное за собою утверждение тех примерных земель, коих без того сами себя навсегда лишить могут". В опубликованной 13 февраля 1766 года "Инструкции землемерам к генеральному всей Империи землям размежеванию" особо оговаривалось, чтобы размежевание не обратилось "в редукцию" частных земель. Успокоила владельцев и появившаяся 25 мая того же года "Инструкция межевым губернским канцеляриям и провинциальным конторам". В ней говорилось: "Такие выгонные, равномерно церковные, синодальные, архиерейские и монастырские, также дворцовые, ямские, посадские, стрелецкие, пушкарские и других прежних служб служебных людей и пашенных солдат земли, которые окажутся под строением градских жителей занятые до 1765 года, межевать за теми людьми, сколько у кого в заселении найдется, со взятием за те земли за каждую квадратную сажень единовременно в Москве по 3 копейки."

 

 

Сначала жители Татарской слободы хотели оставить кладбище за собой, обязуюсь следить за ним, а также, если потребуется, сделать против него мостовую, но в феврале 1790 года все-таки отказались от старого кладбища, сославшись на невозможность из-за "малоимущества" содержать его в порядке и тем более делать мостовую. Они заявили, что "иметь того кладбища отныне и впредь не желают и от владения его на вечность отказываются". Только через полтора года И.Г. Орлов получил просимую территорию. При этом, как следует из других документов, "за удовлетворение Татарской слободы татар" было заплачено 800 рублей. Однако Орлов ничего не успел там построить. В ноябре 1791 года он умер, и двор вместе с бывшим татарском кладбищем перешел к А.Г. Орлову-Чесменскому. Спустя восемь лет Алексей Григорьевич продал часть земли с кладбищами брату жены – Д.Н. Лопухину, который построил здесь дворец. После смерти Лопухина в 1803 году Орлов-Чесменский купил дворец и участок, на котором тот располагался. Его дочь Анна Алексеевна после кончины отца продала этот злополучный участок Полторацким, которые уступили его в 1832 году Московскому купеческому обществу, устроившему во дворце сначала отделение Андреевской богадельни, а потом Мещанское училище.

 

В истории Москвы Орлов луг памятен тем, что в 1812 году, во время пребывания в городе наполеоновских войск, тут прятались от грабежей и пожара уцелевшие москвичи. Сохранились очень любопытные воспоминания. Е.А. Похорская, жена дьякона церкви Петра и Павла на Якиманке, рассказывала: "Лишь только прошли мы шагов сто, повстречались с одним из наших прихожан. "Куда, – говорит, – идете, отец дьякон?" Муж отвечает: "Идем на авось к Калужской заставе, посмотреть, что там делается", А тот говорит: "Там стоят французские караульные, и вас из Москвы не выпустят, а шли бы вы к Крымскому броду на Орлов луг, туда много народа сошлось, и я с своими думаю туда пробираться". Повернули мы к Крымскому броду и видим издали на Орловом лугу народ, что муравейник. Сели тут и мы, и я стала оглядываться и прислушиваться. Чего-чего там не было! И старый, и малый, и нищий, и богатый. Корзинки с новорожденными детьми, собаки, узелки и сундучки. Все расположились на лугу, и говор-то, говор, что пчелиный рой… Погода, на наше счастье, стояла сухая, а только ночи, разумеется, были свежи. Прикрываемся, бывало, всем своим тряпьем, да где сидели, там и приляжем. А насчет пищи мы жили без нужды. Все кондитерские остались отперты, да частные кладовые, да ряды. Бери, кто что хочет, особенно в рядах. Они горели, да не все, и много в них добра осталось. Целые цибики чаю стояли, головы сахару и всякого было много съестного припаса. У нас на лугу постоянно самовары кипели, либо разложат огонь и варят какую-нибудь похлебку. Провизию брать из рядов и кладовых мы не считали грехом, потому что и без того бы не уцелела: опять не умирать же нам с голода, а вот беда, что многие из наших грабили не хуже неприятеля. Уйдут, бывало, с Орлова луга, бродят по пустым домам и принесут с собой целые узлы накраденных вещей. И смотреть-то бывало срамно. …Москва горела. Разлился пожар во все стороны, что огненное море, и вспомнить-то страшно. Ходили что ни день с Орлова луга каждый в свою сторону, узнать, что там делается, и многие возвращались с плачем и рассказывали, что от их домов остались одни обгорелые столбы Ждали и мы своей очереди и дождались… Сначала к нам неприятелей хаживало не много. Придут, бывало, обойдут Орлов луг и, что им приглянется стащут – платок ли с кого, съестное ли что. Всякий рад им отдать, лишь бы только они ушли. А тут все чаще заглядывать к нам повадились, от того ли, что провизия стала везде истощаться, и они бродили, отыскивая себе добычи, уж не знаю. Иные не очень нас забижали, а от других просто житья не было…"

 

Из других, правда безымянных, воспоминаний в форме дневника узнаем дополнительные подробности быта на Орловом лугу. Их написал священник, который пришел сюда с большой семьей и тремя мальчиками-башмачниками. Вот отрывок из записи от 8 сентября: "…Пришедши на Орловской луг, принялись делать шалаш, промысля кольев, рогож, кульков и кое-чего; сделали тут, пошли за картофелем, капустою, редькою и зеленью и принесли, ибо неприятели малых ребят сперва не брали и у них ничего не отнимали. Потом промыслили горшков, приготовили кушанье и, благодаря Богу, поели, а с тем вместе и день тот препровели безо всякого притеснения и начали привыкать к новой жизни…"

 

Для защиты от мародеров, по словам этого священника, был организован отряд самообороны приблизительно из 20 человек, собиравшихся по крику караульного.

 

Любопытна запись от 18 сентября: "День был прекрасный; в оный часу в третьем пришедшие французы спрашивавшие шнейдеров (портных – прим. автора), увидев идущих к нам между шалашей пятерых верхами, начали прятаться. Мы смотрели на сих верховых, из коих впереди трое очень хорошо одетых и на прекраснейших лошадях, особливо середний, а двое позади приметно их прислужащие, и как все они проехали, то те французы сказывали нам, что это сам Наполеон. Я вышел на поле смотреть, как они лугом ехали к дороге, ведущей к Калужским воротам; на дороге ожидал их большой конвой конных гвардейцев в латах, с коими они соединились и уехали из виду. Мы толковали об этом до ночи, и кончили оную в различных размышлениях".

 

Когда неприятель покинул Москву, то неподалеку от Крымского брода начали сжигать трупы, подобранные на улицах и в домах. Еще один современник тех событий вспоминает: "Фурманщики, собирая трупы в фуры, свозили их на берег Москвы-реки и на Крымском броду сжигали таким образом: укладывался ряд дров, на них ряд трупов; из нескольких таких рядов составлялись огромные костры, которые в продолжение дня составлялись до шести и более; сжигание же производилось по ночам и продолжалось около месяца; это зрелище составляло удивительно поразительную и страшную картину (трупы начинали двигаться – прим. автора)… "

 

Так в этом районе образовалась общая могила русских, французов, поляков, немцев и других.

 

В ЦГИА Москвы удалось найти дело, в котором рассказывается, как очищалось от трупов людей и лошадей Замоскворечье. Эту заботу взял на себя частный пристав Серпуховской части Михайлов. В его похвальной характеристике, данной в рапорте полицмейстера 3-го отделения на имя московского обер-полицмейстера П.А. Ивашкина, сказано, между прочим, следующее: "По выступлении неприятеля из Москвы господин частный пристав Михайлов особенным рвением и попечительностию успел в короткое время, несмотря на обширность вверенной ему части, совершенно очистить оную от трупов человеческих и мертвых лошадей, коих числом было найдено 1733 трупа, Сии собираемы были сколько на поверхности земли, а более отрываемы под собственным его надзором в земле, по дворам и обрушившихся погребах 253 трупа человеческие, 870 лошадиных преданы огню с сохранением казенного интереса так, что на сей предмет употреблено им было не более 50 рублей казенных денег... A 610 лошадей зарыты под присмотром его господина частного пристава в отдаленных местах за Серпуховской и Калужской заставою в глубокие ямы с известью и для совершенной безопасности поставлены на тех местах курганы…"

 

2 мая 1828 года А.А. Орлова-Чесменская продала городу для устройства Городской больницы старое владение отца вместе с "поемным Москвою-рекою сенокосным лугом и частию на оном отданную под огороды землею", 28 августа Комитет, "высочайше утвержденный для постройки Московской городской больницы", обратился в Комиссию для строений в Москве с заявлением, в котором, в частности, говорилось: "…так как по усмотрению комитета луговой и огородами занимаемой земли погонная мера по границам в оной купчей не отыскана, а показана мира числом десятин, плана же на оную землю не имеется, почему и не можно видеть, вся ли владеемая в натуре графинею Орловой земля, принадлежащая к проданным ею для Градской больницы домам, помещена в купчую, не пригорожена ли какая часть оной к соседним владельцам или не отошла под проезды и улицы…". Комитет просил найти план владения Орловой или изготовить его вновь. Плана в архиве Комиссии не нашлось, поэтому пришлось составлять новый. При измерении владения оказалось, что земли в нем было на три десятины больше, чем указывалось в купчей. Кстати, весь луг Анны Алексеевны находился за пределами Земляного города. Большую часть приобретенной у Орловой земли городские власти решили сдавать под огороды. Так, в 1849–1850 годах огороды подходили к самым строениям больницы, сдавались все 28 десятин. До 1879 года земля находилась в оброчном содержании у некоего Горичева, а затем – у мещан Марковых. Вероятно, так продолжалось до 1917 года. После этого на бывшем Крымском лугу возникла свалка мусора. В 1923 году тут устроили Всероссийскую сельскохозяйственную выставку, а через пять лет – Парк культуры и отдыха имени A.M. Горького. К нему присоединили парк Голицынской больницы и Нескучный сад.