Игроки… Сколько строк посвящено этим людям и человеческой страсти, владевшей ими! И строки эти принадлежат не только перу писателей… До сих пор в архивах хранятся дела, содержащие беспристрастные свидетельства людской трагедии, страданий, благородства и бесчестия.
Об одном карточном деле, когда-то прогремевшем на всю Москву, о судьбе его участников и пойдет речь в этой статье.
13 апреля 1827 года хорошо осведомленный о событиях московской жизни Александр Яковлевич Булгаков (еще при Ф.В. Ростопчине он был назначен "для дипломатической переписки по секретной части") сообщал своему брату Константину Яковлевичу, петербургскому почт-директору: "Недавно обыграли молодого Полторацкого, что женат на Киндяковой, на 700 тысяч рублей; тут потрудились Американец Толстой и Исленьев…"
Через восемь дней, получив, по-видимому, дополнительные сведения, он снова сообщает: "Дело Полторацкого нехороший берет оборот: его обыграли на 700 тысяч. Он писал пресильное письмо и жалобу князю Дм. Вл. (Дмитрию Владимировичу Голицыну, московскому генерал-губернатору – прим. автора) рассердясь, что не хотели с ним мириться и сделать уступку. Играло тут много: называют Исленьева, Голицына, что женат на Кутайсовой, Пашкова и других. Волков следует это дело" Хотя A.А. Волков, назначенный незадолго перед этим начальником 2-го округа корпуса жандармов, был близким другом А.Я. Булгакова, тем не менее информация эта не совсем верна. Проигрышем Полторацкого, вызвавшим громкий скандал, Николай I поручил заниматься самому московскому генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну. Результатом расследования явилось секретное дело, хранящееся в ЦГИА Москвы.
Прежде чем приступить к его подробному изложению, я позволю себе рассказать об обстановке, в которой оно возникло.
Карты и власти
Александр I, принимая бразды правления Российским государством, обратил особое внимание на борьбу с азартной карточной игрой". (Различие между азартной и коммерческой карточной игрой было установлено еще указом от 16 июля 1761 года. Первая была запрещена, а коммерческая игра, предполагающая стратегию и расчет, разрешалась. – прим. автора) Он повелел губернаторам Петербурга и Москвы принять все меры к тому, чтобы эта игра не производилась: виновных император требовал "без всякого различия мест и лиц'' брать под стражу и судить. Основания для подобных мер описаны в именном указе весьма красноречиво: "Признавая зло сие вреднейшим в своих последствиях, нежели самое открытое грабительство, коего оно есть благовидная отрасль, и зная, сколь глубоко при малейшем попущении может оно пустить свои корни в сих скопищах разврата, где толпа бесчестных хищников, с хладнокровием обдумав разорение целых фамилий, из рук неопытного юношества или нерасчетливой алчности одним ударом исторгает достояние предков, веками службы и трудов уготованное и, испровергая все законы чести и человечества, без угрызения совести, и с челом бесстыдным нередко поглощают даже до последнего пропитания семейств невинных, Я признаю справедливым обратить всю строгость закона на сие преступление…"
После такого серьезного окрика карточные страсти несколько приутихли, но ненадолго. 28 мая 1806 года Александр I направил московскому военному губернатору А.А. Беклешову рескрипт, в котором говорилось: "Невзирая на многократные запрещения, против азартной карточной игры изданные, она здесь вновь появилась".
Поймать карточных игроков было весьма трудно, и когда это удавалось, то правительство строго их наказывало, имея в виду пример для других. Так случилось с участниками прогремевшего на обе столицы в 1825 году дела Т.М. Времева (всех их, лишив дворянства и чинов, сослали в Сибирь).
На фоне упомянутого дела, а может быть, и в связи с ним, в марте 1826 года Д.В. Голицын направил Николаю донесение, в котором писал: "С самого вступления в управление всемилостивейше вверенною мне московскою столицею, не оставлял я употреблять всех зависящих от меня способов к прекращению непозволенной азартной игры в карты и особенно к разрушению тех вредных сотовариществ, которые, завлекая неопытных, лишают их достояния и доводят до совершенного расстройства. Хотя неослабный надзор и предпринимаемые меры удерживали зло сие в пределах и каждое открывшееся происшествие не было оставлено без внимания, но при всем том люди, сим губительным промыслом занимающиеся, употребляя разные обороты, происки и скрытность, избегали и избегают законного наказания. Нет средства, которое бы не было придумано ими к обольщению и к обыгранию лиц, в игру завлеченных. Нет также и средства, которое не употребляли они к сокрытию зла, ими наносимого: самые даже акты, вместо денег взятые, к настоящим игрокам переходят через двух и более посторонних лиц, или совершенно игрою не занимающихся, или, по крайней мере, с сей стороны начальству малоизвестных".
Далее Голицын подчеркивал, что нет никакой возможности предать этих игроков уголовному суду, а потому, представляя императору их список, составленный "по многим собранным достоверным сведениям", князь просил разрешения выслать картежников-профессионалов из Москвы или в собственные их поместья, если таковые были, под надзор земской полиции, или в уездные города под надзор городничих.
Через некоторое время он получил секретное предписание, в котором сообщалось о согласии императора на высылку игроков из Москвы, но не в свои поместья, а в города северной России: Вологду, Пермь и Вятку.
Ужесточение позиции Николая произошло в связи со сведениями, полученными им из Москвы же. О них мы узнаем из секретного послания начальника Главного штаба И.И. Дибича к Д.В. Голицыну: "До сведения Государя Императора дошло, что в Москве в домах бригадира Рахманова, Сафонова, Толстого и двух братьев Жемчужниковых производится банковая игра; что в доме Рахманова один молодой человек проиграл недавно 20 тыс. рублей, но когда отец его объявил, что будет жаловаться Правительству, то Рахманов и его товарищи уступили всю сумму; что Правительство, зная сих нарушителей закона, не предпринимает никаких строгих мер; что главный содержатель Рахманов привел азартную игру в систему, разорил многие семейства и теперь имеет виды на богатых гвардейских офицеров. Вследствие сего Государь Император высочайше повелеть соизволил, чтобы Ваше Сиятельство обратили на сей предмет особенное внимание и уведомили бы меня для доклада Государю Императору, справедливы ли таковые дошедшие до Его величества слухи?"
В архиве III Отделения мне удалось обнаружить источник императорской информированности. Это донос (уже второй!), принадлежащий, по-видимому, одному из подчиненных Голицына. В нем говорилось, в частности, что "бригадир Рахманов, вопреки запрещению, все продолжает свое гнусное ремесло". Далее сообщалось, ось, что в Английском клубе жандармскому полковнику И.П. Бибикову было вручено письмо (написанное, по-видимому, самим доносчиком), однако оно было сожжено нечитанным в присутствии старшин Английского клуба. Мотивы понятны: III Отделение пыталось представить себя чуждым анонимным доносам. Но вся тонкость состояла в том, что информация, содержащаяся в доносе, все же была использована! Это доказывает любопытная записка А.Х. Бенкендорфа, хранящаяся в деле. В ней, между прочим, есть строки и о происшествии в Английском клубе: "Что же касается до обстоятельства, упомянутого в сем письме, на счет полковника Бибикова, то оное в свое время доведено было мною во всей подробности до Высочайшего сведения и ЕИВ удостоил одобрить поведение и поступок Бибикова в сем случае…"
В начале июля князь Голицын отправил Дибичу ответ. Возможно, генерал-губернатор не ведал об упомянутых доносах, а возможно и другое: ему надоело постоянное упоминание фамилий этих московских жителей – пресловутого бригадира Рахманова, Сафонова и братьев Жемчужниковых в депешах из Петербурга, и он решил эту тему в письме "закрыть". В нем, в частности, говорится, что "…игра сия, сколько по собранным сведениям за верное утверждать можно, не имеет в себе коварства, ни происков, и есть игра чистая и непринужденная. Доказательством сему служит то, что они занимаются игрою несколько лет, но никогда не было никакой истории и никаких жалоб до начальства не доходило. А потому всякое преследование со стороны моей сих лиц, известных и принятых в обществе, без всякой к тому побудительной причины, было бы одним явным оскорблением, тем более, что в точности обнаружить игру, основанную на честных правилах и непринужденную, трудно и почти невозможно; а не обнаружив преступления, все розыски означали б не иное что, как стеснение личности…"
Вызывает невольное восхищение решительная концовка письма: "Впрочем, в дополнение всего не излишне считаю присовокупить, что я, в бытность мою в Санкт-Петербурге, неоднократно имел случай замечать, что игрою в том виде, как она существует в домах Рахманова и прочих, занимаются такие лица, которые окружают Государя Императора, и, так как мне известно, что они со стороны правительства не были преследуемы, то и я не мог себе позволить преследовать подобную игру, не имея к тому никаких причин и жалоб". Так написано в писарском черновике письма. Однако, судя по некоторым воспоминаниям о характере Голицына, чистовик скорее всего был такой же.
Александр Христофорович Бенкендорф.
Однако точки в деле об игроках не получилось – последовало продолжение… В апреле 1827 года A.X. Бенкендорф (бывший в весьма натянутых отношениях с князем Голицыным) получает от А.А. Волкова донесение следующего содержания: "Обязанностию поставляю довести до сведения Вашего Превосходительства, что адъютант генерала Храповицкого подпорутчик Полторацкий, молодой, прекрасно воспитанный человек, имел несчастную минуту проиграть здесь (т. е. в Москве – прим. автора) до 700 тысяч рублей. Узнав о сем, я осмеливался призвать его к себе, дабы предостеречь от столь отчаянного увлечения молодости, и из его объяснений видел в нем совершенное раскаяние. Мать его сделалась о сем известна, и он дал ей священный обет не брать карт в руки. Большие куши проигрышей его сделаны – Исленьеву, бывшему Орлова адъютанту, также Павлову и другим. Игра их была по честности, то на счет платежа, вероятно, они сами собой сойдутся, и г. Полторацкий, ежели в течение нескольких лет сдержит данное им обещание, то совершенного расстройства в своем состоянии не потерпит".
Донесение, как мы видим, носит явно примирительный характер. Однако у начальника III Отделения графа Александра Христофоровича Бенкендорфа на этот счет было особое мнение. Во-первых, еще в феврале он получил сообщение своего агента из Москвы, который сообщал, что "по отъезде господина полковника Бибикова игра картежная со всеми средствами макиавеллизма увеличивается в Москве, и многие неопытные и даже отцы семейств делаются ее жертвою". Во-вторых, шеф жандармов знал С.Д. Полторацкого как одного из молодых либералов. И эта деятельность интересовала Бенкендорфа значительно больше, чем его картежные долги. Поэтому Бенкендорф решил обратить на происшествие больше внимания и доложить о нем императору. Так возникло упомятутое дело. Расскажем несколько подробнее о нашем герое С.Д. Полторацком.
Сергей Дмитриевич Полторацкий
Сергей Дмитриевич родился 23 января 1803 года в богатой дворянской семье. В 1827 году, когда состояние Полторацких уже было значительно подорвано, а казенные и частные долги перевалили за два миллиона, они продолжали владеть заводами и фабриками, 7110 душами крестьян мужского пола и тысячами десятин земли, находившимися в Калужской, Рязанской и Оренбургской губерниях.
Сергей Дмитриевич Полторацкий. Литография Ганса Гауптэнгеля. 1846 год. ГИМ.
В 1811 году, по протекции родственника А.Н. Оленина, Полторацкий был определен к "Высочайшему двору пажем с оставлением до окончания наук у родственников". Затем в 1817 году родители послали его учиться в открывшийся в Одессе Ришельевский лицей. Там Сергей всерьез занялся изучением русской истории и литературы. Из-за ряда обстоятельств (падение дисциплины, ухудшение уровня образования) его забирают из лицея в 1820 году, и он поступает в Московское учебное заведение для колонновожатых. С весны по глубокую осень питомцы выезжали в имение их руководителя Н.Н. Муравьева – село Осташево в ста верстах от Москвы. Там они занимались фронтовыми учениями, картографической съемкой и т.д. В феврале 1823 года Полторацкий как выпускник Школы колонновожатых получил чин прапорщика "в свите ЕИВ по квартермейстерской части". Местом его службы стала главная квартира 1-й армии, расположенная в Могилеве. Потянулись однообразные армейские будни. Некоторое разнообразие в жизнь Сергея Дмитриевича вносило то, что генерал-квартермейстер 1-й армии М.Н. Гартинг возложил на него обязанность преподавать российскую историю топографам, находящимся при главной квартире. В одном из писем его к матери того времени читаем: "…впрочем, я мало имею и нахожу удовольствий; более всего сижу дома и занимаюсь очень много; по целым дням очень часто не выхожу из комнаты…" По-видимому, в это время Полторацкий пишет ряд материалов для французского журнала "Revue Encyclopedique". В этом отношении примечательна следующая строка из письма его приятеля Н.В. Путяты от 19 июня 1823 года: "…Вы, как я замечаю, физически только живете в Могилеве-Белорусском, а морально в какой-либо просвещенной столице Европейской…"
C помощью родственников Полторацкий хотел перевестись в гвардию, и это дело должно было вскоре устроиться. Но судьба распорядилась иначе. Указом от 13 июля 1823 года прапорщик С.Д. Полторацкий за переписку с парижским книготорговцем (скорее всего, издателем "Revue Encyclopedique" М.А. Жульеном), в которой, как сказано в указе, "он отзывался в весьма неприличных и дерзких выражениях на счет правительства нашего", был отставлен от службы.
Полторацкому грозил военный суд, но Александр I, "снисходя к молодым его летам и в надежде исправления в будущем своем поведении", повелел отставить его от службы, а также выслать в свои деревни под надзор полиции до того момента, как правительство "не удостоверится в действительном исправлении его поведения". Этот момент, по-видимому, благодаря стараниям влиятельных родственников, наступил довольно скоро: Полторацкий был прощен и приказом от 17 октября 1823 года определен на службу в Киевский гренадерский полк.
Однако должных выводов Сергей Дмитриевич не сделал и опять попал в поле зрения правительства. Несмотря на "отеческие" предостережения, Сергей Дмитриевич продолжал публиковать свои материалы на страницах "Revue Encyclopedique", подписываясь R.E..
В сентябре 1824 года Полторацкий подал прошение о переводе в один из полков 2-й гусарской дивизии, но получил отказ через И.И. Дибича: "Вы должны оказать свое усердие к службе в нынешнем вашем полку и тем доказать, что вы чувствуете монаршее к вам снисхождение, беспрестанные же перемены в службе никогда не могут вести к выгодному заключению о усердии".
И все-таки Сергею Дмитриевичу удалось сменить место службы: с октября 1825 года он становится исполняющим должность адъютанта при генерале М.Е. Храповицком, а 1 марта 1826 года утверждается в ней приказом. Это, как явствует из документов, произошло с разрешения того же И.И. Дибича. Казалось, Полторацкий действительно взялся за ум: он женился на Марии Киндяковой, вскоре получил звание подпоручика, а в августе 1826 года "за отличие по службе" пожалован поручиком.
Но у правительства он оставался на подозрении, о чем свидетельствует, например, упоминание имени Сергея Дмитриевича в "Алфавитном списке лиц, проходящих по делам III Отделения за 1827 год''. В рапорте начальника канцелярии III Отделения М.Я. фон Фока от 30 декабря 1827 года Сергей Дмитриевич назван в числе "бешеных либералов" членов редакции "Московского вестника".
С начала 1827 года Полторацкий ставит вопрос об отставке, и 5 апреля императорским указом он увольняется со службы. Любопытно, что в этом приказе сказано: "К повышению аттестован достойным". Но ни о каком повышении не могло быть и речи, так как Николаю I стало известно о колоссальном проигрыше.
Дело
5 мая 1827 года московский генерал-губернатор получил из Петербурга письмо: "До сведения Государя Императора дошло, что азартные игры в карты в Москве не искореняются, невзирая на многократные запрещения и строгие подтверждения о нетерпимости о них. Что недавно еще бывший адъютантом генерал-адъютанта Храповицкого отставной порутчик Сергей Полторацкий обыгран на значительную сумму неким Исленьевым с товарищами. Его Императорское Величество, не получив о сем происшествии донесения от Вашего Сиятельства, повелеть соизволил сообщить Вам, дабы Вы обратили на сей случай Ваше внимание и по строгом исследовании донесли Его Величеству".
На другой день после получения письма Голицын поручил московскому обер-полицмейстеру Д.И. Шульгину произвести "строгое исследование об означенном происшествии". Последний прежде всего решил переговорить с главными участниками: Исленьева в Москве не оказалось, так как еще 20 апреля он выехал в свои владения, находившиеся в Тульской губернии, а от Полторацкого Шульгин отобрал письменное объяснение, которое со своим рапортом представил на "начальственное рассмотрение" генерал-губернатора. В своем объяснении Сергей Дмитриевич писал: "Я в течение прошлой зимы играл с Александром Михайловичем Исленьевым в игру, называемую экарте, в разное время и когда случай тому представлялся, и что проигрыш, сделанный ему мною в продолжении сего времени, простирался до семидесяти пяти тысяч, из коих я отыграл двадцать пять тысяч, а остальные пятьдесят тысяч ему заплатил, и затем более ничего не состою ему должным. О товарищах же его ничего не могу сообщить Вашему Превосходительству, потому что они мне вовсе не знакомы, и что я играл с Исленьевым без всякого участия тут каких-либо посторонних лиц".
19 мая из канцелярии Д.В. Голицына в Петербург ушел первый рапорт: "…Когда разнеслись слухи об обыгрании Полторацкого Исленьевым, то я призвал сего последнего к себе, и он показал подобно Полторацкому. По слухам же, проигрыш простирался до 300 т., и кажется, достоверно можно сказать, что оный был более выше показанных 50 т.р. В какую игру они играли, того наверное не известно, но оба утверждают, что играли в экарте…"
Прошло немногим более недели, и из Петербурга пришло повеление арестовать Исленьева и отослать его в Холмогоры под надзор полиции. Голицыну же предписывалось отыскать остальных участников игры и сообщить о них императору. Дело принимало весьма серьезный оборот.
А. Васильев. Портрет А.М. Исленьева. 1846 год. Бумага, карандаш. ГЛМ.
"Секретное разыскание" участников игры было поручено полицмейстерам А. Ровинскому и В. Обрезкову. Не прошло и трех недель, как были получены весьма ценные сведения. А. Ровинский по маклерским книгам установил, что С. Полторацкий в течение шести месяцев (с 5 октября 1826 года по 14 апреля 1827 года) выдал заемных писем на сумму 375 500 рублей лицам, из которых, как сказано в донесении полицмейстера, "по слухам, многие полагаются теми участниками, не имевшими средств другим образом получить заемные письма на столь значительные суммы". К донесению прилагается список этих лиц. Среди них значились полковник А.Е. Толмачев, отставной гвардии поручик А.М. Исленьев, коллежский советник А.М. Загряжский, чиновник Н.Ф. Павлов, А.В. Сушков и другие. В. Обрезков также сообщил, что среди игравших, по слухам, были Соболевский, Пушкин, Ушаков и Ржевский. В рапорте своем он добавлял: "…Но как ясных и убедительных доказательств к тому не открылось, то он… и не мог приступить к настоящему разысканию о сем деле, ибо, не имея верных доказательств, сказанные лица могли бы оным оскорбиться". То, что А.С. Пушкин играл в этот период со своим приятелем С. Д. Полторацким, не вызывает сомнения. 15 июля 1827 года, посылая С.А. Соболевскому деньги, поэт пишет: "деньги же эти – трудовые, в поте лица моего выпонтированные у нашего друга Полторацкого". Да и сам Полторацкий, уже много позже, опровергая сообщение об его игре с Пушкиным будто бы на письма Рылеева, писал, что "это относилось в конце 1826 года к одной главе Онегина, которой Пушкиным тогда еще не было написано ни одного стиха..." Упоминание об игре с Сергеем Дмитриевичем содержится и в письме Пушкина к М.П. Погодину от 31 августа 1827 года. А. Загряжский, фигурирующий в деле Полторацкого, рассказывал о своей игре с Пушкиным, что тот, проиграв все деньги, предложил в виде ставки только что оконченную им пятую главу своего Онегина. (Известно, что глава пятая была завершена и переписана набело 22 ноября 1826 года.)
О результатах проведенного расследования было доложено Д.В. Голицыну 23 июня. Однако лишь 18 июля он отослал соответствующий рапорт в Петербург.
Сохранился черновик этого секретного послания, которое, в основном, воспроизводит донесения полицмейстера Обрезкова. Но в нем есть одно многозначительное отличие: воспроизводя полностью сообщение Обрезкова, рука чиновника, подойдя к фразе "по слухам же, распространившимся на щет той игры" остановилась (или, скорее всего, была остановлена). Он не только не продолжил список упомянутых лиц, но зачеркнул уже начатую фразу. Думаю, такая форма донесения без упоминания фамилии данном конкретном случае более соответствовала точке зрения московского генерал-губернатора.
21 августа из Петербурга в Москву ушло Высочайшее повеление потребовать у перечисленных в списке заимодавцев объяснения, "по какому случаю и откуда они дали, как усмотрено из маклерских книг, столь значительные суммы под заемные письма отставному порутчику Сергею Полторацкому". Это было поручено полицмейстеру А. Ровинскому.
Хотя не все подозреваемые оказались в Москве, Ровинскому удалось выяснить ряд интересных подробностей. Так, А.В. Сушков показал, что Полторацкий дал ему "по коммерческой игре" не одно, а целых три заемных письма в общей сумме на 20 с половиной тысяч рублей.
Н.Ф. Павлов сообщил, что Полторацкий "в конце прошлой зимы" неоднократно просил его найти ему тысяч двадцать, на что он обещал непременно достать эту сумму, надеясь взять ее у "девицы польской нации Елены Уржемневской", которая сама разыскивала "верного заемщика".
Николай Филиппович Павлов.
К показанию Павлова Ровинский сделал следующее многозначительное примечание: "Если бы производилось формальное исследование, то Уржемневскую должно спросить под присягою, но так как велено отобрать одне объяснения от лиц, в реестре значущихся, то и остается она вовсе неспрошенною". Не Голицын ли, не желая раздувать это дело, обозначил пределы расследованию?
A.М. Загряжский заявил, что дал Полторацкому 20 тысяч рублей под два заемных письма, и, считая его верным должником, готов был достать и значительно большую сумму у своих друзей и знакомых. Данные же взаймы деньги он получил "в приданое по рядной в 1821 году за женою своею". Не ограничившись этими сведениями, на другой день после допроса Загряжский представил собственноручную записку С.Д. Полторацкого, в которой говорилось: "Как тебе не стыдно беспокоиться на щет глупых слухов, распространившихся в городе. Это все нелепая выдумка, и я надеюсь, что наших приятельских отношений никто пересечь не может. Докажи мне вновь твою дружбу и дай мне взаймы 20 тысяч рублей; ты говорил, что у тебя есть деньги". Ниже на записке приписано: "Сам же ты мне говорил, что должен получить женины деньги от твоей belle jenv; уверен, что мне не откажешь, я сам заверну к тебе". Записка эта помечена 21 февраля 1827 года. Странно, что Загряжский не показал столь важного документа в первый день. Вообще кажется, он был одним из главных действующих лиц в деле Полторацкого. Однако преследовать по закону его было трудно, так как он был обер-прокурором 7-го департамента Сената, да к тому же "за усердную службу и особенные труды" в комиссии по коронации Николая I получил Анну 2-й степени.
Немного позже к делу были приобщены показания А.Е. Толмачева, ставшего за это время уже генерал-майором, штабс-капитана Н.Ф. Евреинова и отставного гвардии капитана А.М. Исленьева.
Среди этой компании наиболее откровенным оказался А.М. Исленьев, честно заявивший, что "должные ему Полторацким 75 тысяч рублей он в продолжении прошедшей зимы у него выиграл и по предложению его взял от него заемные письма". Исленьев далее пояснил, что, получив от Полторацкого часть денег, заемные письма уничтожил и более никаких претензий к нему не имеет.
Все эти материалы были пересланы в Петербург, откуда в конце октября пришло распоряжение: спросить самого Полторацкого, подтверждает ли он показания своих "заимодателей". Сергей Дмитриевич письменно подтвердил правильность их показаний.
21 октября в министерство юстиции поступило Высочайшее повеление "в предупреждение расхищения значительного имения Полторацкого, учредить над ним опеку". Управляющий министерства А.А. Долгоруков сообщил об этом Сенату, который 4 ноября 1827 года принял соответствующий указ.
Из Петербурга же 28 ноября было послано предписание "объявить всем кредиторам Полторацкого, что им предоставляется ведаться узаконенным порядком для удовлетворения исков своих на Полторацком". Трудно представить, чтобы кто-нибудь из перечисленных лиц начал судебное дело. Если Сергей Дмитриевич и остался им что-то должен, то они не особенно боялись. Общественное мнение не допускало неуплаты карточного долга. "Горе тому, – сказано в одной работе московских игроках, – кто, проиграв вечером на честное слово, не оплачивал поутру! Продай, заложи крестьян, пусти по миру легковерных заимодавцев, а плати. Мнение света не щадило и отцов, которые отказывались платить проигрыши сыновей".
Итак, провинившимся была объявлена Высочайшая воля и взяты о том подписки. Дело завершилось, но трое его участников в дальнейшей жизни еще долго испытывали его последствия.
Судьбы игроков
"Две главные страсти в его жизни были карты и женщины; он выиграл в продолжении своей жизни несколько миллионов и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий", – так описывает Л.Н. Толстой в "Детстве" в образе Иртеньева деда своей жены по женской линии А.М. Исленьева. Т.А. Кузминская, сестра С.А. Толстой, рассказывает, что "дедушка проигрывал в один вечер по целому состоянию и нередко вскорости отыгрывал его. Он ставил на карту брильянты бабушки, крепостных, красивых девок, борзых собак и кровных лошадей". Однажды в один день он проиграл свое имение Красное, а на другой день отыграл его. По рассказам соседа и друга Александра Михайловича П.А. Офросимова, счастье его в игре бывало сказочно: "На простынях золото и серебро выносили". В вариантах к "Детству" присутствует любопытная характеристика Исленьева: "Он имел репутацию хорошего игрока, и с ним любили играть. Как он умел обыгрывать людей до последней копейки и оставаться их приятелем, я решительно не понимаю – он как будто делал одолжение тем, которых обирал".
Говоря об А.М. Исленьеве, нельзя не отметить, что он был участником Отечественной войны 1812 года, храбро сражался при Бородине, участвовал в заграничном походе русских войск, будучи адъютантом у М.Ф. Орлова; арестовывался в связи с делом декабристов, но вскоре был освобожден с оправдательным аттестатом.
В архиве III Отделения сохранилось дело "О высылке под надзор полиции отставного гвардии капитана Исленьева". Из документов, содержащихся в нем, следует, что в конце июня 1827 года Александр Михайлович был доставлен в Холмогоры.
Сразу мать Исленьева, Дарья Михайловна, и брат Николай начали ходатайствовать о смягчении его участи. 17 марта 1828 года Д.М. Исленьева направила письмо Бенкендорфу, в котором просила его получить у императора разрешение для сына жить в своих деревнях поближе к ней в связи с ее преклонным возрастом. Шеф жандармов пошел навстречу просьбе матери и представил соответствующий доклад Николаю I, который начертал на нем резолюцию: "Дозволить, но с тем, чтобы не выезжал из деревни под опасением суда". Возможно, за Исленьева похлопотал и его троюродный брат Н.А. Исленьев, бывший в то время командиром Преображенского полка и пользовавшийся после декабрьского восстания большим доверием государя.
Пока родственники хлопотали о смягчении участи Александра Михайловича, он сам написал письмо к А.Х. Бенкендорфу: "Ваше Превосходительство Милостивый государь Александр Христофорович. Девять месяцев терпеливо сношу ссылку и не смею беспокоить вас просьбою, надеюсь на обещание ваше брату моему войти в бедственное мое положение. От него я только узнал, что причиной оного было обвинение меня в сообществе с игроками, и это увеличило несчастие мое. Помышления даже ни о чем бесчестном не имел и смело могу сказать, что всегда и во всяком случае не изменял честному имени.
Я играл в карты – николь в этом не запираюсь, но играл честно, благородно и не старался вовлекать никого в игру. Ежели и выиграл, то это совершенно от случая, которого не искал. В этом, конечно, сознаются и те, с которыми я играл. Теперь же всякий по-своему может растолковать причины моего наказания и, конечно, в худшую для меня сторону. Мучительная неизвестность судьбы моей и ежечасное ожидание по первому доносу какого-нибудь недоброжелателя еще худшего.
По службе доставалось мне в полковники, но я не был произведен и принужден был выйти в отставку отставным капитаном без мундира, хоть и аттестован был к повышению чина и в продолжении десятилетней службы моей ни разу не был же арестован. Причиною этому, конечно, были те же тайные доносы, по которым я после взят был в крепость и несправедливость коих вам известна. Не стану беспокоить вас рассказом о других моих несчастьях.
Теперь же, конечно, я виноват был, но не в том, в чем обвиняют меня. Виноват, что, увлекаясь многочисленными примерами, позволил себе играть в карты. Но смею надеяться на представительство Вашего Превосходительства у милостивого Монарха нашего. Обличите несправедливость доносов против меня, благодарность моя будет беспредельна. С глубочайшим почитанием и совершенной преданностию честь имею пребывать Вашего Превосходительства покорнейший слуга Александр Исленьев. Холмогоры. 17 марта 1828 года".
Согласно императорскому повелению, Исленьев выбрал местом своего жительства село Богоявленское, расположенное в Крапивинском уезде Тульской губернии.
Однако неутомимая Дарья Михайловна не оставляла надежды смягчить участь сына. В феврале 1831 года она все-таки получила разрешение на проживание его в Муроме, а в конце марта 1832 года родственникам А.М. Исленьева удалось заручиться поддержкой исполняющего обязанности начальника 2-го округа корпуса жандармов П.И. Апраксина. Он направил Бенкендорфу рапорт:
"…По достоверным сведениям г. Исленьев, чувствуя в полной мере постигшее его наказание, переносит оное в течение нескольких лет с неограниченным сокрушением и терпением; скромный образ жизни его, хорошее поведение и чистосердечное раскаяние в своем поступке обратили на него общее сожаление и, по отзывам людей, достойных уважения, считают ныне Исленьева заслуживающим всемилостивейшего прощения". Это ходатайство, по-видимому, имело решающее значение, и в апреле 1832 года А.М. Исленьев получил полное прощение.
Несладко пришлось и другому участнику карточной игры, Н.Ф. Евреинову. Согласно его прошению и записке, поданной в 1842 году на имя Д.В. Голицына, в 1827 году он был переведен из штабс-ротмистров гвардии с тем же чином в армию, что было по правилам, действующим в то время, понижением. Евреинов писал, что "15 лет страдает совершенно безвинно" и просил Голицына об исходатайствовании у императора возвращения "заслуженных им преимуществ по гвардии для определения по статским делам чином надворного советника". Но из этого ничего не вышло, возможно, из-за смерти Дмитрия Владимировича. Не помогло Евреинову и ходатайство его отца, долгое время служившего при князе Голицыне чиновником по особым поручениям.
Ну а что стало с главным действующим лицом – С.Д. Полторацким? Его проигрыш помимо моральной травмы нанес тяжелый удар и по разваливающемуся хозяйству семьи. Тем более что он не был первым, и, кажется, последним. Так, например, в реестре долгов Полторацких за 1826 год имеются две весьма подозрительные записи: "Серг. Дмит. 42 944 руб. " и "за С. Дм. N. N. 89 837 руб." Возможно, именно Сергея Дмитриевича имел в виду его приятель П.А. Вяземский, когда говорил: "есть люди, предопределенные роковою силою к неминуемому проигрышу".
Через двенадцать лет после упомянутых событий Полторацкий в письме к матери признавался: "Конечно, главною виною расстройства (хозяйства – прим. автора) был я, расточительность моя изнурила и истощила состояние богатое".
Опека, наложенная на имение Сергея Дмитриевича, продолжалась почти десять лет. Наконец в январе 1837 года Д.В. Голицын послал А. Бенкендорфу письмо, в котором говорилось: "Г. Полторацкий, переменив прошлый образ жизни, просит моего ходатайства о снятии с него сей опеки. С подобной же просьбою он обратился и к Вашему Сиятельству. Он уже теперь в возмужалых летах, имеет большое семейство, давно оставил картежную игру, главную причину его несчастья, ведет жизнь как должно благородному человеку и приобрел полное доверие своей матери, поручившей его управлению все ее многосложное имение, состоящее из фабрик и заводов, требующих больших для оборотов капиталов, которые также находятся в его распоряжении. Будучи уверен, что господин Полторацкий, наученный опытом нескольких лет, совершенно утвердился и видит собственную пользу в хорошем образе жизни, я, с моей стороны, обращаюсь к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою, не угодно ли будет Вам, милостивый государь, исходатайствовать Всемилостивейшее соизволение на снятие с него опеки, дабы мог иметь свободу распоряжаться имением к благосостоянию своего семейства"
После некоторой задержки 24 февраля дело было доложено императору, который повелел снять опеку.
Так завершилась история одного из самых крупных карточных проигрышей пушкинских времен.
Олег Иванов